Неточные совпадения
Почти бегом бежала я
Через деревню, — чудилось,
Что
с песней
парни гонятся
И девицы за мной.
А впрочем,
парень грамотный,
Бывал в Москве и в Питере,
В Сибирь езжал
с купечеством,
Жаль, не остался там!
Пошли за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И
парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу — поглазеть.
Все стали в ряд почтительно
Поодаль от господ…
Как только пить надумали,
Влас сыну-малолеточку
Вскричал: «Беги за Трифоном!»
С дьячком приходским Трифоном,
Гулякой, кумом старосты,
Пришли его сыны,
Семинаристы: Саввушка
И Гриша,
парни добрые,
Крестьянам письма к сродникам
Писали; «Положение»,
Как вышло, толковали им,
Косили, жали, сеяли
И пили водку в праздники
С крестьянством наравне.
И тут я
с печи спрыгнула,
Обулась. Долго слушала, —
Все тихо, спит семья!
Чуть-чуть я дверью скрипнула
И вышла. Ночь морозная…
Из Домниной избы,
Где
парни деревенские
И девки собиралися,
Гремела песня складная.
Любимая моя…
Всю ночку я продумала…
«Оставь, — я
парню молвила, —
Я в подневолье
с волюшки,
Бог видит, не пойду...
Усоловцы крестилися,
Начальник бил глашатая:
«Попомнишь ты, анафема,
Судью ерусалимского!»
У
парня, у подводчика,
С испуга вожжи выпали
И волос дыбом стал!
И, как на грех, воинская
Команда утром грянула:
В Устой, село недальное,
Солдатики пришли.
Допросы! усмирение! —
Тревога! по спопутности
Досталось и усоловцам:
Пророчество строптивого
Чуть в точку не сбылось.
Так вот что
с парнем сталося.
Пришел в село да, глупенький,
Все сам и рассказал,
За то и сечь надумали.
Да благо подоспела я…
Силантий осерчал,
Кричит: «Чего толкаешься?
Самой под розги хочется?»
А Марья, та свое:
«Дай, пусть проучат глупого!»
И рвет из рук Федотушку.
Федот как лист дрожит.
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей у счетных дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия
с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не приходит.
На этот призыв выходит из толпы
парень и
с разбега бросается в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец
парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок на нем затлелись, в руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка! где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка
с испуга убежала на огород…
Было свежее майское утро, и
с неба падала изобильная роса. После бессонной и бурно проведенной ночи глуповцы улеглись спать, и в городе царствовала тишина непробудная. Около деревянного домика невзрачной наружности суетились какие-то два
парня и мазали дегтем ворота. Увидев панов, они, по-видимому, смешались и спешили наутек, но были остановлены.
Только что перед этим он сочинил повесть под названием: «Сатурн, останавливающий свой бег в объятиях Венеры», в которой, по выражению критиков того времени, счастливо сочеталась нежность Апулея
с игривостью
Парни.
— Должно дома, — сказал мужик, переступая босыми ногами и оставляя по пыли ясный след ступни
с пятью пальцами. — Должно дома, — повторил он, видимо желая разговориться. — Вчера гости еще приехали. Гостей — страсть…. Чего ты? — Он обернулся к кричавшему ему что-то от телеги
парню. — И то! Даве тут проехали все верхами жнею смотреть. Теперь должно дома. А вы чьи будете?..
Он советовал яйца сырые или чуть сваренные и сельтерскую воду
с парным молоком известной температуры.
Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе
с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки. В это самое время вошел Порфирий и
с ним Павлушка,
парень дюжий,
с которым иметь дело было совсем невыгодно.
Наконец подымался он
с постели, умывался, надевал халат и выходил в гостиную затем, чтобы пить чай, кофий, какао и даже
парное молоко, всего прихлебывая понемногу, накрошивая хлеба безжалостно и насоривая повсюду трубочной золы бессовестно.
Когда, взявшись обеими руками за белые руки, медленно двигался он
с ними в хороводе или же выходил на них стеной, в ряду других
парней и погасал горячо рдеющий вечер, и тихо померкала вокруг окольность, и далече за рекой отдавался верный отголосок неизменно грустного напева, — не знал он и сам тогда, что
с ним делалось.
Один из ямщиков — сгорбленный старик в зимней шапке и армяке — держал в руке дышло коляски, потрогивал его и глубокомысленно посматривал на ход; другой — видный молодой
парень, в одной белой рубахе
с красными кумачовыми ластовицами, в черной поярковой шляпе черепеником, которую он, почесывая свои белокурые кудри, сбивал то на одно, то на другое ухо, — положил свой армяк на козлы, закинул туда же вожжи и, постегивая плетеным кнутиком, посматривал то на свои сапоги, то на кучеров, которые мазали бричку.
Хотя час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой
парень,
с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал солнечный переплет окна.
Он спустился в шлюп, где ждал минут десять. Летика, проворный, жуликоватый
парень, загремев о борт веслами, подал их Грэю; затем спустился сам, наладил уключины и сунул мешок
с провизией в корму шлюпа. Грэй сел к рулю.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой
парень в кафтане,
с бородкой, и
с виду походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
— Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня,
с телеги. Несколько
парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало — кнуты, палки, оглоблю — и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает.
Раскольников пошел прямо и вышел к тому углу на Сенной, где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда
с Лизаветой; но их теперь не было. Узнав место, он остановился, огляделся и обратился к молодому
парню в красной рубахе, зевавшему у входа в мучной лабаз.
Да вот, кстати же! — вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, — кстати вспомнил, что ж это я!.. — повернулся он к Разумихину, — вот ведь ты об этом Николашке мне тогда уши промозолил… ну, ведь и сам знаю, сам знаю, — повернулся он к Раскольникову, — что
парень чист, да ведь что ж делать, и Митьку вот пришлось обеспокоить… вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице… позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
Два
парня из толпы достают еще по кнуту и бегут к лошаденке сечь ее
с боков. Каждый бежит
с своей стороны.
Всего было двое работников, оба молодые
парня, один постарше, а другой гораздо моложе. Они оклеивали стены новыми обоями, белыми
с лиловыми цветочками, вместо прежних желтых, истрепанных и истасканных. Раскольникову это почему-то ужасно не понравилось; он смотрел на эти новые обои враждебно, точно жаль было, что все так изменили.
Кудряш. Да что: Ваня! Я знаю, что я Ваня. А вы идите своей дорогой, вот и все. Заведи себе сам, да и гуляй себе
с ней, и никому до тебя дела нет. А чужих не трогай! У нас так не водится, а то
парни ноги переломают. Я за свою… да я и не знаю, что сделаю! Горло перерву!
Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за ней вышел из дому молодой
парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая ливрея, повседневная одежда молодого слуги.]
с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
Он был похож на приказчика из хорошего магазина галантереи, на человека, который
с утра до вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового
парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не остаются в памяти. В голубоватых глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство
с приказчиком.
Парень с серебряной серьгой в ухе легко, тараном плеча своего отодвинул Самгина за спину себе и сказал негромко, сипло...
Появился Макаров, раскуривая папироску, вслед за ним шагнул и остановился кудрявый
парень с завязанным глазом; Алина сказала, протянув ему руку...
Этот
парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет в Москву и что снова решила поступить в театральную школу. А во втором, коротеньком письме Климу она сообщила, что Алина, порвав
с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
— Боюсь — влопается она в какую-нибудь висельную историю. Познакомилась
с этим, Иноковым, когда он лежал у нас больной, раненый. Мужчина — ничего, интересный, немножко — топор. Потом тут оказался еще один, — помнишь
парня, который геройствовал, когда Туробоева хоронили? Рыбаков…
А рядом
с Климом стоял кудрявый
парень, держа в руках железный лом, и — чихал; чихнет, улыбнется Самгину и, мигая, пристукивая ломом о булыжник, ждет следующего чиха. Во двор, в голубоватую кисею дыма, вбегали пожарные, влача за собою длинную змею
с медным жалом. Стучали топоры, трещали доски, падали на землю, дымясь и сея золотые искры; полицейский пристав Эгге уговаривал зрителей...
Отказаться от встреч
с Иноковым Клим не решался, потому что этот мало приятный
парень, так же как брат Дмитрий, много знал и мог толково рассказать о кустарных промыслах, рыбоводстве, химической промышленности, судоходном деле. Это было полезно Самгину, но речи Инокова всегда несколько понижали его благодушное и умиленное настроение.
— Это
парень предусмотрительно сам выдумал, — обратился он к Самгину, спрятав глаза в морщинах улыбки. — А Миша — достоверно деловой! Мы, стало быть, жалобу «Красному Кресту» втяпали — заплатите нам деньги, восемь сотен
с излишком. «Крест» требует: документы! Мы — согласились, а Миша: нет, можно дать только копии… Замечательно казенные хитрости понимает…
Носильщики, поставив гроб на мостовую, смешались
с толпой; усатый человек, перебежав на панель и прижимая палку к животу, поспешно уходил прочь; перед Алиной стоял кудрявый
парень, отталкивая ее, а она колотила его кулаками по рукам; Макаров хватал ее за руки, вскрикивая...
Раза два-три Иноков, вместе
с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный
парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Над крыльцом дугою изгибалась большая, затейливая вывеска, — на белом поле красной и синей краской были изображены: мужик в странной позе — он стоял на одной ноге, вытянув другую вместе
с рукой над хомутом, за хомутом — два цепа; за ними — большой молоток; дальше — что-то непонятное и — девица
с парнем; пожимая друг другу руки, они целовались.
— Прислала мне Тося
парня, студент одесского университета, юрист, исключен
с третьего курса за невзнос платы. Работал в порту грузчиком, купорил бутылки на пивном заводе, рыбу ловил под Очаковом. Умница, весельчак. Я его секретарем своим сделал.
Все это было не страшно, но, когда крик и свист примолкли, стало страшней. Кто-то заговорил певуче, как бы читая псалтырь над покойником, и этот голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и стало страшно. Десятки глаз разглядывали полицейского, сидевшего на лошади, как существо необыкновенное, невиданное. Молодой
парень, без шапки, черноволосый, сорвал шашку
с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его на колене, бросил под ноги лошади.
А когда
с крыши посольства сбросили бронзовую группу, старичок какой-то заявил: «Вот бы и
с Аничкова моста медных-то голых
парней убрать».
— Один естественник, знакомый мой, очень даровитый
парень, но — скотина и альфонс, — открыто живет
с богатой, старой бабой, — хорошо сказал: «Мы все живем на содержании у прошлого». Я как-то упрекнул его, а он и — выразился. Тут, брат, есть что-то…
— Мой брат недавно прислал мне письмо
с одним товарищем, — рассказывал Самгин. — Брат — недалекий
парень, очень мягкий. Его испугало крестьянское движение на юге и потрясла дикая расправа
с крестьянами. Но он пишет, что не в силах ненавидеть тех, которые били, потому что те, которых били, тоже безумны до ужаса.
— Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный человек. А молодежь, разночинцы эти… не дремлют! У меня письмоводитель в шестом году наблудил что-то, арестовали.
Парень — дельный и неглуп, готовился в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину сыну, снял у меня копию
с одного документа да и продал ее заинтересованному лицу. Семь тысяч гонорара потерял я на этом деле. А дело-то было — беспроигрышное.
Самгин тоже простился и быстро вышел, в расчете, что
с этим
парнем безопаснее идти. На улице в темноте играл ветер, и, подгоняемый его толчками, Самгин быстро догнал Судакова, — тот шел не торопясь, спрятав одну руку за пазуху, а другую в карман брюк, шел быстро и пытался свистеть, но свистел плохо, — должно быть, мешала разбитая губа.
Через час Самгин шагал рядом
с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под руку
с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках,
с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом
с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый
парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
— Этот
парень надоел мне. Работает скверно, рассеян, дерзок. И слишком любит поболтать
с моими поднадзорными.
На крыльце соседнего дома сидел Лаврушка рядом
с чумазым
парнем;
парень подпоясан зеленым кушаком, на боку у него — маузер в деревянном футляре. Он вкусно курит папиросу, а Лаврушка говорит ему...
Он исчез.
Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил в стакан вина, выпил, громко крякнул и оглянулся, ища, куда плюнуть. Лицо у него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы его стояли дыбом, и он был еще более оборван, — пиджак вместе
с рубахой распорот от подмышки до полы, и, когда
парень пил вино, — весь бок его обнажился.